Ниже я разберу романы Джона Апдайка (1932—2009) на религиозные темы: «Террорист» (2006, п. 2011), «Россказни Роджера» (1986, п. 2005), «В красоте лилий» (1996)… Но сначала — простая хронология переводов Апдайка в нашей стране и кое-что о восприятии в России его главных произведений.

Вот даты публикаций его основных романов в Америке (вторая дата — публикация перевода в СССР). «Ярмарка в богадельне» (1959, п. 1990); «Кролик, беги!» (1960, п. 1979); «Кентавр» (1963, п. 1966); «Супружеские пары» (1968, пер. в пост-советское время); «Кролик исцелившийся» (1971, пер. в пост-советское время); «Давай поженимся» (1976, п. 1978); «Кролик разбогател» (1981, п. 1986). Ещё была повесть «Ферма» (1965, п. 1967).

Что можно сказать об этом, — конечно, неполном, — списке? (Подчеркну: он относится только к романам Апдайка, появившимся на его родине до 1991 года.) Прежде всего то, что советские времена не были «дремучим лесом», когда «тоталитарная цензура ничего не пропускала». Как видим, пропускала, и основные его романы были переведены и прочитаны. Не только Апдайка… В написанной американистом А. М. Зверевым статье «Литература США» в наиболее авторитетном на то время (последнем за советскую эпоху) «Литературном энциклопедическом словаре» (М., 1987) я насчитал примерно сто имён американских прозаиков, поэтов, драматургов, критиков.

Большинство из них удостоились в Советском Союзе хотя бы фрагментарного перевода, если не отдельной книги. Причём весьма многое в этот энциклопедический словарь не попало: он датирован 1987 годом, но советская цензура продолжалась примерно до 1990 года. Однако именно в эти три года переводы как раз и хлынули потоком…

Например, в статье о Стейнбеке словарь приводит из его собраний сочинений только двухтомник 1981 года, но не упоминает восьмитомник 1989 года (тоже продукт советского времени).

Второй вывод, который можно сделать: советская американистика производила некий отбор. И не всегда он диктовался «примитивным политическим расчётом»… Например, Апдайком был раньше написан «Кролик, беги!», но переведён был раньше «артхаусный» и спорный «Кентавр». И это вводит тему полемики Апдайка и Сэлинджера. (А. Аствацатуров в своей книге «И не только Сэлинджер» (М., 2016) говорит о полемике Апдайка с Сартром и Камю, но об этом позже.) Прежде всего была полемика «Кентавра» и «Над пропастью во ржи» (напомню дату публикации «Над пропастью» в США: 1951 г., публикация перевода в СССР — 1960 г.)

Должен ли я обновлять в памяти читателя содержание двух романов, или спор этот столь очевиден, что не нуждается в пояснениях? Укажу всё-таки на повтор темы взросления школьника и на перекличку имён: Колфилд у Сэлинджера и Колдуэлл у Апдайка.

Духовный смысл романа Сэлинджера заключается в неявной проповеди иудаизма. Именно поэтому роман стал «бомбой»: в традиционно христианской, пуританской Америке это было едва ли не первое заметное произведение такого рода. Конечно, некие «брюзжания сквозь зубы» и до того раздавались в Америке в адрес и Уитмена, и Шервуда Андерсона, но у них были максимум лишь мотивы, похожие на иудейские. Вся остальная американская литература двигалась в христианском «фарватере», включая даже атеистов Эмерсона и Торо (проповедовавших атеизм, но «христианского типа», если можно так выразиться).

А Сэлинджер с напором проводил мысль: есть «мы» и есть «они»; вторые — не то чтобы «нечистые» и не то чтобы «люди низшего сорта», но… Не евреи, и точка.

Такой «месседж» невозможно было не почувствовать, и Сэлинджеров Колфилд стал героем не только «прогрессивной Америки», но и «прогрессивного человечества». Фраза «над пропастью во ржи» сделалась рефреном всего мира.

…Конечно, «христианский лагерь» не мог оставить эту вещь без ответа. Я уже писал о заочной полемике Сэлинджера и Набокова (в статье «Два крыла русской литературы»); наверное, были ещё какие-то ответы… Но главное «ответное слово» сказал Апдайк своим романом «Кентавр».

Не буду сам пересказывать «Кентавра», процитирую пересказ американиста Бориса Гиленсона из его книги «История литературы США»:

«Учитель получил болезненную рану от стрелы, он испытывает страдания, а класс сотрясается от смеха. Ему приходится бежать из класса. Когда он возвращается, его ждёт новое испытание. Появляется директор школы Зиммерман, со лба которого вылетает разящая молния и поражает оцепеневшего Джорджа Колдуэлла. Школьники подстрекают директора издеваться над учителем. Тот всё же находит силы продолжить урок: увлечённо и доходчиво рассказывает о происхождении мира и человека. Но класс равнодушен: ему мешают, ученики откровенно и безнаказанно безобразничают. Джордж Колдуэлл пасует перед хамством, его единственная нравственная опора — собственная порядочность и доброта. Красивая душа и мудрость учителя понятны далеко не всем. Он живёт бедно, ферма пришла в упадок, старый автомобиль пора отправить на свалку. Ему неуютно среди людей, жестоких, готовых на преступления. Это драма доброты, увиденная глазами сына. Автобиографизм придаёт особую выразительность образам романа: в Колдуэлле есть черты отца писателя, а в Питере — самого Апдайка.
Параллели с мифологией в романе прозрачны. Колдуэлл уподобляется Хирону; Вера, учительница физкультуры, его симпатия — Афродите; «док» Эпплтон — Аполлону; директор школы Зиммерман — Зевсу; городок Олинджер вызывает ассоциации с Олимпом»¹.

Я внесу важное уточнение: Колдуэлл-отец уподоблен не только кентавру Хирону, но и Иисусу Христу! Есть подозрения на онкологию: учитель в романе проходит обследование, и в пятой главе появляется некролог, якобы написанный по случаю его кончины в пятьдесят лет. А затем мы узнаём, что он вовсе не умер, и некролога не было, и онкология тоже не подтвердилась! Что это как не «воскресение Христа»?

Таким образом, роман имеет не только греческое мифологическое измерение, но и христианское! (Хотя, как видим, при желании можно этот смысл не заметить: из пересказа уважаемого профессора Гиленсона никто бы не догадался о наличии в «Кентавре» христианской темы.)

И последнее, о чём хочется сказать в связи с «Кентавром». Я упомянул выше, что литературовед и прозаик Андрей Аствацатуров указал на заочную полемику Апдайка с Сартром и Камю, но не с Сэлинджером. Говоря о споре Апдайка «с французскими экзистенциалистами-агностиками Ж.-П. Сартром и Альбером Камю», Аствацатуров пишет: «Французские экзистенциалисты распространили своё влияние по обе стороны Атлантики… Апдайк вёл с ними спор всю жизнь, с конца пятидесятых годов, когда в печати появились его первые произведения, вплоть до своей смерти в 2009 году, когда уже никого из его возможных оппонентов давно не было в живых. Этот спор слегка озадачивает…»².

Меня тоже озадачивает странное построение фразы: как может не быть в живых никого из возможных оппонентов? Любой спорщик-забияка — вот тебе и «возможный оппонент». В этой книжке Аствацатуров вообще-то не раз прибегает к подтексту; думается, и в этой фразе в подтексте кое-что сказано.

Аствацатуров вынужден быть политкорректным. Конфликт с Сэлинджером он, я думаю, видит, но сказать о нём не может, такова доля «раскрученных» авторов. Ведь книжка Аствацатурова напечатана в издательстве АСТ, где мимо национального вопроса ходят на цыпочках, очень осторожно.

Кстати, из приведённых цитат видно, что Аствацатуров Сартра или вообще не читал, или читал плохо, иначе не назвал бы его «агностиком».

***

Теперь — о «Кроликах». Почему первый роман тетралогии был переведён лишь почти через двадцать лет после выхода в США? Неужели потому, что сочли его легковесным, «никаким»?

Думаю, как раз наоборот: в романе увидели враждебный советской идеологии подтекст. Дело не в том, что Кролик (напомню, такое прозвище носит главный герой Гарри Энгстром) во время своих «бегств» садится в машину и куда-то едет, а в дороге слушает радио, каждые полчаса передающее сводку политических новостей. Бюллетени эти для советского уха были неприятны, чужды, но в таких случаях редактор и переводчик могли бы убрать два-три «токсичных» предложения, и всё было бы в порядке.

Увы, весь семейно-бытовой и общественный расклад в романе был, условно говоря, антикоммунистическим. Напомню, Гарри уходит от беременной вторым ребёнком жены Дженис и временно останавливается у своего бывшего спортивного тренера Тотеро, через него знакомится с новой пассией по имени Рут: уже имя её созвучно чему-то «русскому».

Дженис, в попытке вернуть мужа, обращается к священнику Экклзу, и тот находит для Гарри работу и почти восстанавливает семью. Со спортивными достижениями (тренер Тотеро и его знакомая Рут) ассоциируется Советский Союз, с церковью — традиционная буржуазная Америка.

Конец романа ужасен: Дженис рожает второго ребёнка (девочку), но та вскоре погибает. Причина: неосторожность самой Дженис и её пристрастие к бутылке. Гарри почти уже вернулся в семью, но теперь его начинает шантажировать Рут: она тоже беременна и угрожает убить и ребёнка, и себя, если Гарри оставит её. Не в силах сделать выбор, он убегает от обеих женщин. Этим кончается роман, и вот в этом — увы — заключалось самое неприемлемое (в советском восприятии).

Простой американец (понимай шире: простой человек западной страны) колеблется и всё же не хочет делать выбора. «По умолчанию» это означало отказ от радикальных изменений, то есть тема «бегства» Кролика, пронизывающая всю тетралогию, имела неприятный «для нас» характер. Вот такой он был, Апдайк: написал якобы о глуповатом и запуганном мещанине, а на деле сказал «нет» так называемым прогрессивным тенденциям.

***

Теперь о трёх его религиозных романах.

«Террорист» повествует о современном американском юноше-мусульманине по имени Ахмад, которого вербуют исламисты и, начинив взрывчаткой его грузовик, отправляют его в один из ключевых тоннелей Нью-Йорка. Взрыв в нём парализует всю транспортную систему, не говоря уж о жертвах. О том, что от современного «технотронного» общества до средневековой веры всего один шаг, мало кто писал в Америке лучше, чем Апдайк. Юноша абсолютно не приемлет всей «безнравственности» (как ему кажется) современного общества, и его учителя-исламисты поощряют такое отношение, но удивительно, что в ночь перед терактом они ему присылают девушку-мусульманку! Он ещё не знал женщин, и, если он станет мужчиной в эту ночь, не раздумает ли он становиться «шахидом»? Тут есть риск… Но, во-первых, уже поздно сворачивать, а во-вторых, вера оказывается сильнее телесной стороны бытия, и юноша познаёт девушку, но в то же время отказывается осознать это; он поступает почти как Алексий — Божий человек из христианской легенды, который ушёл в бродяги прямо с собственной свадьбы.

«Почти» как Алексий, но всё-таки есть разница! Ахмад идёт не в бродяги во имя Христа, но на совершение страшного теракта. Апдайк почти оправдывает то, что оправданию не подлежит… Хотя мы всё-таки догадываемся, что теракт будет предотвращён — и кем же? Евреем Джеком Леви, школьным психологом Ахмада, который, кстати, консультировал и маму мальчика (мать-одиночка, давно расставшаяся с египтянином — отцом Ахмада) и стал её любовником. Этот сюжетный ход представляется недостатком романа, таким же серьёзным, как и «почти оправдание» терроризма. Неужели кроме иудея никто в современной Америке не может, по мнению Апдайка, остановить исламский терроризм?

«Террорист» мне кажется либо неудачей, либо, в лучшем случае, полуудачей, а вот роман «Россказни Роджера» представляется шедевром несомненным. (Только вызывает вопрос перевод заглавия “Roger’s Version” — почему не «Версия Роджера»?)

…К Роджеру Ламберту, пожилому профессору колледжа, приходит его молодой дальний родственник Дейл и заявляет, что может доказать бытие Бога с помощью компьютера. «Ведь так очевидно, что Бог проглядывает (“is showing through”) сквозь звёзды и всё мироздание!» — восклицает молодой студиозус.

Роджер тоже видит Бога в мироздании, но он понимает, что это вопрос угла зрения, компьютер ни при чём. Грант не дадут, а если дадут, то работа станет одним из смехотворных примеров: «чего только не напишут».

Всего этого, однако, не объяснить молодому человеку, столь истово верующему… Пламенность веры Дейла это и есть то, что покоряет нас на протяжении первой четверти романа. Автору этих строк кажется, что, если читатель не является убеждённым атеистом, а хоть немного колеблется, то аргументы Дейла вполне могут привести его ко Христу… (Или ещё прочнее убедят, если он верующий.)

В этом, если угодно, богословское значение книги… А вот её ценность художественно-психологическая. Умудрённый опытом Роджер, фактически, «укладывает» Дейла в постель с собственной женой Эстер! Элементарно несколько раз оставляет их вдвоём: он знает, что «старушка» ещё любит «зажечь», а юноша перед ней не устоит. Но зачем он это делает?

У Роджера есть две причины: низменная и возвышенная. Первая состоит в том, что Роджер встречается с собственной племянницей, 19-летней матерью-одиночкой. Девушка родила ребёнка от чернокожего и пристрастилась к бутылке, её надо спасать. И Роджер делает это парадоксальным, но эффективным способом: он с ней спит, что и даёт ему рычаг воздействия. В противном случае, любая материальная помощь пошла бы не впрок и девушка, возможно, погибла бы.

Для того, чтобы Эстер не «застукала» его с племянницей, Роджер и «подсовывает» ей Дейла в качестве любовника. Это низменная причина. А возвышенная состоит в том, что Роджер знает: истовую веру вызывает, порой, половое воздержание и отсутствие любви. У юноши нет любимой, потому он начал агитировать весь мир…

И Дейл, став любовником опытной Эстер, не то что потерял веру в Бога, но как-то… расхотел её доказывать, что ли. (Компьютерная модель вдруг перестала срабатывать.) Между прочим, свести Дейла с племянницей было бы полной бессмыслицей: ни у матери-одиночки, ни у молодого человека нет денег; они бы сразу разругались, «религиозные бредни» девушка не стала бы слушать, и до постели бы тоже не дошло.

Что в итоге? В итоге все остаются «при своих», но Роджер кое-чему научил молодое поколение. Он, судя по всему, тоже в молодости верил в Бога так же пламенно, как Дейл. Он и сейчас верит, но у него своя, более «спокойная» (и конечно, парадоксальная!) версия христианства. «Версия Роджера» и означает «версию христианства», вот почему перевод «Россказни Роджера» не кажется удачным. Роджер ведь занят не «россказнями», а действием, каким-никаким.

Теперь о романе «В красоте лилий». Это история четырёх поколений американской семьи, начинающаяся в 1910 году и заканчивающаяся в 1990-м. Я успокою читателя: пересказа не будет. Но сформулирую главное: это история обретения Америкой религиозности. В начале романа пастор внезапно теряет веру в Бога, предпочтя ей… кинематограф! А заканчивается книга тем, что правнук этого пастора попадает в фундаменталистскую секту, похожую на ту, которая в реальности получила известность в Америке в 1993 году в городке Вако (Техас). Окружённые полицией сектанты в ответ на требование сдаться открыли стрельбу и совершили самосожжение.

Изменив имена, место и время действия, Апдайк использовал эту трагедию для концовки романа, причём он и тут не удержался от своей «фирменной» иронии. С подачи прадеда, который променял церковь на кинематограф, его потомки в романе все были связаны с кино, кое-кто снимался и достиг известности, а вот правнука в семье считали полным неудачником. Однако же он, будучи членом скандальной секты, совершил подвиг и спас людей, к тому же всё это показывало телевидение. Персонажи романа видят на экране своего родственника-неудачника, который, таким образом, затмил их по части известности.

***

В заключение статьи: что означает для нас Апдайк сегодня?

Это зависит от того, каким мы видим это самое «сегодня».

Я начал эту статью с констатации сложности и парадоксальности, которыми характеризуются взаимоотношения культуры и политики. И закончить, увы, я вынужден столь же «расплывчатыми» утверждениями. Быть слишком категоричным в военное время не приходится: практические решения принимают Верховный главнокомандующий и другие политики, а в вопросах далёких от практики сама собою напрашивается сугубо теоретическая, неоднозначная тональность.

В целом и украинский конфликт, и даже возможный военный конфликт «Россия — НАТО» представляется автору этих строк менее опасным, чем было противостояние систем капитализма и социализма. Частная собственность («твоё» и «моё») существует столько же, сколько «человек разумный», и попытка отменить её была таким вопиющим преступлением против человечности, что, поистине, «взвились на дыбы» все, от мала до велика. (Хотя сегодня как раз на Западе беззастенчиво экспроприируют российскую собственность.)

И всё-таки представляется, что предмета для большого конфликта между Россией и Западом нет. А раз так, то и Апдайк останется в нашей стране автором читаемым, ибо он как раз живописал устойчивость и отказ от рискованных перемен. При этом вполне одобрял перемены в обществе, носящие разумный характер.

Примечания:

¹ Гиленсон Б.А. История литературы США. В 2 т. Т.2: учебник для академического бакалавриата. М.: Издательство Юрайт, 2016. С. 363-364.
² Аствацатуров А.А. И не только Сэлинджер: десять опытов прочтения английской и американской литературы. М., 2016. С. 253.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>